титула и переосмысления роли правителя. Из Византии усваи­
вается идея параллелизма царя и Бога (свойственная как тра­
диционным, так и вновь образующимся представлениям о вер­
ховной власти), между тем как сходство с Западом проявляется
в понимании монаршей харизмы как личного дара. Царь ока­
зывается сопричастником Божества на личных началах, и это
определяет его отношение как к Богу, так и к человеку.
2.

Новые представления о царе
в связи с внешними культурными влияниями:
реконструкция византийского образца
и усвоение барочной культуры

2.1 Как мы видели, сакрализация монарха в России начи­
нается в рамках усвоения концепции Москвы — третьего Ри­
ма. Эта концепция в принципе предполагает отгораживание от
внешних культурных влияний. Действительно, она возникает
при отрицательном отношении к грекам: Москва становится тре­
тьим Римом именно потому, что греки не смогли удержать Кон­
стантинополь в качестве Рима второго; заключив унию с като­
ликами (Флорентийская уния), греки отступили от православия
и были наказаны за это разрушением империи. В этих услови­
ях естественно было отталкиваться от византийского образца:
актуальной оказывается не ориентация на греческие культур­
ные модели, а сохранение православной традиции. Итак, если
раньше Византия выступала в качестве учителя, а Русь в ка­
честве ученицы, то теперь могут считать, что роль учителя пе­
решла к русским. Связь с Византией определяется при этом не
культурной ориентацией, а самим фактором преемственности.
Русский царь занимает место византийского императора, но в
своих представлениях о царской власти русские исходят из соб­
ственной традиции, лишь в своих истоках связанной с традицией
византийской.
Религиозно-политическая идеология, обусловленная воспри­
ятием Москвы как третьего Рима, может быть определена как
теократическая эсхатология: Москва остается последним право-