1 Радуется пастух, когда видит стадо волов своих здоровым и тучным; радуется и земледелец, когда видит нивы свои цветущими; но не так радуется земледелец на нивы, и пастух на волов, как я радуюсь теперь и восхищаюсь, взирая на это прекрасное гумно, наполненное этими духовными снопами. Когда слово благочестия сеется в столь многих и таких слушателях, то необходимо должны скоро произрасти обильные и зрелые колосья послушания. Когда кто-либо проводит борозды в глубокой и тучной почве, то он, хотя бы и не щедрою рукою бросал семена, получит обильные плоды, потому что свойство местности собственною силою восполняет скудость семян. Так точно и тот, кто сеет в души послушные и исполненные благочестия, хотя бы бросал скудные семена учения, увидит богатую жатву, потому что мудрость слушателей прикрывает скудость говорящего. Тоже бывает и в рыбной ловле. Хотя бы рыболовы были и неопытны, но, если они закидывают сети в залив, богатый рыбою, то легко извлекают добычу, потому что множество стекшейся рыбы прикрывает их неопытность. Если же в такой ловле множество имеющих быть уловленными часто вознаграждает неопытность ловца, то тем более так случится в этой ловле духовной. Те рыбы, как скоро увидят закидываемые сети, тотчас отклоняются и отбегают; а вы поступаете напротив: когда увидите вставшего и распростершего невод учения, то не только не уклоняетесь и не убегаете, но идете далее внутрь, стекаясь со всех сторон, и каждый, толкая и тесня ближнего, старается сам первым подойти и попасть в сеть. Поэтому мы никогда не извлекали невода пустым, не по причине нашей опытности, а – вашего усердия. Итак, довольно услаждал нас и прежде язык, источающий неподдельное и чистое золото и имеющий источники меда на устах, или лучше, сладостью духовного учения превосходящий приятность всякого сота, – разумею язык блаженного Павла.

Но так как вы, по свойственному вам любомудрию, не уничижаете и того, что есть у меня, бедного и скудного, а удивляясь превосходнейшему, приходите слушать слова и нашей скудости, то я и вышел с усердием отдать вам долг, который я обещал прежде, но не выполнил, потому что обширность учения воспрепятствовала нам дойти до конца. Какой же это долг? Необходимо напомнить вам о начале займа, чтобы, зная предмет, яснее, было вам исследование его. Мы исследовали тогда, почему Ветхий Завет темнее Нового, – вы, конечно, помните это, – и высказали только одну причину – грубость слушателей, и привели во свидетели Павла, который говорит: ибо то же самое покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом (2Кор 3:14). Мы показали, что как законодатель Моисей имел покрывало, так и закон имел покрывало – неясность; но это покрывало не служило ни к укоризне законодателя, ни к осуждению закона, а обличало немощь слушателей, потому что Моисей имел покрывало не для себя, а для тех, которые не могли выносить славы лица его, когда же он обращался к Господу, тогда снимал с себя покрывало. Так и закон, еще не будучи в состоянии преподать учения совершенного и исполненного любомудрием, учения о Христе и Новом Завете, – все то заключалось в ветхозаветном Писании как бы в сокровищнице, – имел покрывало, снисходя к иудеям, а для нас соблюдая все богатство, чтобы это покрывало было снято, когда придет Христос и мы к Нему обратимся. Итак, видите, до какого достоинства довело нас пришествие Христово, – возвело на степень Моисея. Но, может быть, кто-нибудь скажет: для чего же тогда и возвещаемо было то, что не могло быть для них ясным? Для того, чтобы оно принесло пользу людям последующим. Достоинство пророчества состоит не в том, чтобы возвещать о настоящих событиях, но чтобы предсказывать будущие. Когда пророчество высказывается прикровенно, то по исполнении события становится более ясным, а до исполнения – отнюдь нет. Таким образом, будучи высказано прикровенно, оно было темно, а когда события исполнились, то сказанное сделалось более ясным. А чтоб вы убедились, что пророчество, высказываемое хотя бы и за долгое время, но высказываемое прикровенно, бывает неясным в ожидании исполнения событий, я покажу вам это из примера самих учеников (Христовых). Разрушьте храм сей, говорил Христос иудеям (Ин 2:19). Именно, когда Он изгонял осквернявших храм торговлею, то они говорили: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? На это он отвечал: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. А Он говорил о храме тела Своего (Ин 2:21). Это было некоторым пророчеством, потому что еще не было ни креста, ни разрушения церкви, ни тридневного воскресения, которое Он сам совершил. И посмотри, с какою точностью выразил Он то и другое, – и дерзость иудеев, и собственную свою силу. Но, однако, они не поняли говоримого. И вовсе не удивительно, что не поняли иудеи, когда даже ученики Его, как говорит Писание, не поняли, пока Он не воскрес из мертвых; а тогда поверили Писанию и слову, которое сказал Исус (Ин 2:22).

2 Видишь ли, что они имели нужду в исполнении событий, чтобы пророчество сделалось ясным, и что иудеи не были виновны, не понимая тех пророчеств о Христе до пришествия Христова, потому что с пришествием Его пророчества имели сделаться понятными и ясными. Послушай, что говорит Сам Христос: если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха (Ин 15:22). Почему не имели бы греха, когда пророчества предвозвещали? Потому, что хотя и предвозвещали, но до пришествия Того, о Ком предсказывалось, не были ясными и понятными. Если бы и тогда пророчества были ясными и понятными для иудеев, то очевидно, что и до пришествия Его они имели бы грех;. если же они не имели греха, то очевидно по неясности и прикровенности того, что говорилось. Притом до пришествия Христова от них и не требовалась вера во Христа. Для чего же предсказываемо было тогда? Для того, чтобы, когда Он придет, они имели домашних учителей, которые руководили бы их, и знали, что эти события не новость и это домостроительство не недавнее, но что о нем предвозвещено было издавна, за долгое время; а это не мало могло привлекать их к вере. Итак, вот одна причина неясности (пророчеств), которую мы подтвердили и многими свидетельствами в прежней беседе. Но, чтобы не наскучить вам, говоря опять одно и тоже, нужно оставить ее и сказать о другой причине, которая делает Ветхий Завет не темным и не непонятным, а более трудным для нас, – ведь иное дело – вовсе не понимать ничего из предлагаемого и видеть лежащее покрывало, а иное – постигать говоримое, но только постигать с трудом.

Итак, в чем состоит вторая причина, по которой Ветхий Завет труднее Нового? Ветхий Завет, который мы имеем, написан не на нашем природном наречии: он написан на одном языке, а мы читаем его на другом; вначале он был написан на языке еврейском, а мы приняли его на языке греческом. Но когда с одного языка переводят на другой, тогда встречают много трудностей. Сведущие во многих языках хорошо знают, до какой степени не возможно передавать со всею ясностью речь природного своего языка при переводе на другой язык. Это и было причиною трудности Ветхого Завета. Еще за триста лет до пришествия Христова, при египетском царе Птоломее, Ветхий Завет был переведен на греческий язык; и это было весьма полезно и необходимо. Пока он относился к одному народу еврейскому, дотоле оставался на еврейском языке, потому что никто другой не стал бы тогда внимать ему, так как остальная часть рода человеческого находилась в крайней грубости. Когда же должен был явиться Христос и призвать к Себе всю вселенную не только чрез апостолов, но и чрез пророков, – ведь и они руководят нас к вере и познанию Христа, – тогда наконец пророчества, как бы некоторые входы и пути, прежде загражденные неясностью языка, Бог сделал открытыми со всех сторон посредством перевода, чтобы все, стекаясь отовсюду из среды язычников и с великим удобством проходя этими путями, могли по ним придти к Царю пророков и поклониться Единородному Сыну Божию. Потому еще до времени пришествия Христова все они были переведены; если бы они оставались только на еврейском наречии, а между тем Давид говорил бы: проси у Меня, и дам Тебе народы в наследие Твое и концы земли во владение Твое (Пс 2:8), то как мог бы узнать говоримое сириянин, или галатиец, или македонянин, или афинянин, при неясности Писания? Также, – когда Исаия взывал: как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен (Ис 53:7); и еще: к корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники, – и покой его будет слава (Ис 11:10); и еще: земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море (Ис 11:9). Также, – когда Давид опять говорил: все народы, восплещите руками, воскликните Богу гласом радости (Пс 46:6); и еще: сказал Господь Господу моему: сиди одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих (Пс 109:1).

3 Потому, так как в Ветхом Завете предсказано и о страдании, и о воскресении, и о вознесении, и о сидении одесную, и о втором пришествии Христовом, и обо всем том вообще, что содержится в Новом Завете, то чтобы это не осталось неизвестным для последующих народов и чтобы они не были в неведении о силе пророчества, благодать Божия еще до пришествия Христова предуготовила перевод Писаний и сделала их полезными не только обратившимся из язычников, но и тем иудеям, которые были рассеяны по всей вселенной и уже не употребляли еврейского языка. Таким образом вот уверовал и язычник, взирая на знамения иудеев. В свою очередь, как могли бы апостолы обратить и иудея, если бы не представили ему домашнего учителя-пророка? Если Павел, пришедши в Афины, имел нужду в надписи, начертанной на жертвеннике, и из ней извлек поучение афинянам, надеясь легче побудить их собственным их оружием, что и случилось, то тем более, беседуя с иудеями, он имел нужду в помощи со стороны пророков, чтобы те не обвиняли его, будто он предлагал слуху их нечто новое и странное. Но почему, скажешь, не быть бы одному языку, чтобы мы не встречали никакого затруднения? Да, человек, был в древности один язык, и как одна у людей природа, так был один у всех и язык. В начале не было иноязычного, не было разноречивого, не было ни индийца, ни фракиянина, ни скифа, но все говорили одним языком. Какая же, скажешь, была причина (различия языков)? Мы, всегда непризнательные к Благодетелю, оказались недостойными этого одного языка. Что говоришь ты? Оказались недостойными языка? И животные бессловесные все имеют свой собственный язык; овцы блеют, козы блеют, бык мычит, конь ржет, лев рыкает, волк воет, дракон свистит; каждое из бессловесных сохранило собственный свой звук, а я один лишился своего языка? Дикие и кроткие, ручные и неукротимые животные остались каждое при своем, в начале доставшемся им языке, а я, владыка их, лишен этой чести? Их честь неизменна, а я лишился даров Божиих? Какой, столь великий, совершил я грех? Ужели не довольно было прежних наказаний? Бог дал мне рай, – и изгнал меня из рая; я вел жизнь свободную от скорбей и трудов, – Он осудил меня на пот и изнурение; земля доставляла мне все без посева и без плуга, – Он повелел ей произращать терние и волчцы, и меня обратил опять в нее; Он наказал меня смертью, и женский пол в наказание подверг болезням рождения и трудам. Не довольно было этих наказаний, – Он отнял у меня язык, лишил меня и этой чести, чтобы я отвращался от единоплеменных и единородных, как от диких зверей, отделяясь языком от общения с ними. Я распространил это возражение для того, чтобы, когда приведу разрешение, победа была тем блистательнее. Если Бог хотел, скажешь, лишить меня всего этого, то для чего и давал мне это в начале? Хотите ли, я извлеку отсюда же и разрешение, – из этого самого возражения? Так много оправданий для Бога, что и самого возражения противника, без всякого прибавления с нашей стороны, достаточно для опровержения обвинений. Если он хотел лишить меня всего этого, то для чего и давал мне это в начале? И я скажу тоже самое: если Он хотел лишить тебя всего этого, то для чего и давал? Значит, Он потому дал тебе это в начале, что не хотел отнимать у тебя. Что же вышло? Не Бог отнял у тебя, а ты сам потерял данное тебе. Удивляйся же Его человеколюбию, по которому Он даровал, и обвиняй самого себя за легкомыслие, по которому ты не сохранил дара. Таким образом очевидно, что не тот виноват, кто вручил залог; а тот подлежит обвинению, кто утратил залог. Бог доказал, что Он любил, был человеколюбив и хотел одарить, тогда как никто не принуждал Его и не заставлял, – не по удивлению к заслугам твоим, и не имея надобности воздавать тебе за какие-нибудь труды, но тотчас по сотворении тебя, тотчас Он дал тебе это преимущество, чтобы показать, что этот дар был не воздаянием за заслугу, но одною только благодатию. Если же ты не сохранил данного, то обвиняй самого себя, а не Того, Кто дал тебе дар.

Но разве это только можем мы сказать за Владыку? Достаточно, конечно, и этого оправдания; но бесконечная Его благость и неизреченное человеколюбие представляет нам множество и других оправданий. Не то одно можно сказать, что Он даровал, а ты потерял, хотя даровавший и таким образом освобождается от обвинений, или, лучше сказать, еще достоин величайшего удивления за то, что, и предвидя, как ты потеряешь, не лишил тебя дара; но я могу сказать и другое, гораздо большее. Что же такое? То, что и после того, как ты потерял по собственному легкомыслию, Он снова возвратил тебе потерянное, лучше же сказать – не одно только потерянное, но еще гораздо большее того. Ты потерял рай, а Он дал тебе небо. Видишь ли, как приобретение выше потери, во сколько изобильнее это богатство? Он дал тебе небо, чтобы явить Свое человеколюбие, и уязвить диавола, показывая, что, хотя бы диавол делал тысячи козней человеческому роду, он не достигнет никакого успеха, так как Бог всегда ведет нас к высшей почести. Итак, ты потерял рай, а Бог отверз тебе небо; ты осужден на труд временный, – и удостоен жизни вечной; Он повелел земле произращать терние и волчцы, а душа произрастила тебе плод Духа.

4 И посмотри, до чего снизошло человеколюбие Божие. Потерявшие что-нибудь из своих стяжаний, хотя бы приобрели большее и драгоценнейшее, однако стараются найти и то потерянное, и не прежде удовлетворяются, как возвратив его. Так и тебе, когда ты потерял рай, Бог дал не только небо, но и рай, и небо. Ныне же будешь со Мною в раю, говорит Он (Лк 23:43), чтобы утешить скорбящую душу не только прибавлением большего, но и возвращением потерянного. Впрочем, если угодно, обратимся к самому предмету нашей речи, и посмотрим, как мы потеряли язык. История не мало способствует безопасности; кто знает состояние прежней безопасности, тот будет осторожнее и в остальном. Необходимо сказать вам все, именно, что в древности у всех людей был один язык и что впоследствии он распался на многие. Доколе он был один и когда распался на многие? И исчез ли тот самый язык, когда вошли в употребление другие, или он оставался, когда вошли в употребление прочие? Для чего он был смешан и по какой причине? Потом на каком из этих многих языков написан Ветхий Завет, – из-за которого мы и коснулись всего этого, – на древнем ли и первобытном, или на тех, которые вошли впоследствии? Но не бойтесь; хотя всего этого сегодня мы не можем сообщить, но, конечно, сообщим вам после. Для чего же, не намереваясь сообщить всего сегодня, мы перечислили вам содержание всех долгов своих? Для того, чтобы вы, ожидая уплаты, всегда имели нас в уме своем. Ведь кто дал кому-нибудь в займы денег и имеет должника, еще неуплатившего долг, тот и за трапезою, и дома, и на площади, и на постели, везде думает, и во сне бредит о своем должнике; любовь к деньгам делает то, что и должник вместе с деньгами постоянно присущ душе заимодавца. Поэтому и мы объявили свои долги, чтобы от надежды уплаты нам всегда быть в ваших душах, и дома, и на площади, и где бы вы ни находились; но всех долгов сегодня мы не уплатим, чтобы чрез ожидание остающегося оставить в вас повод к воспоминанию о нас. Подлинно, крепкая опора для нас – постоянно пользоваться вашею любовью, – любовью такого и столь великого народа. Кто пользуется любовью, тот, конечно, будет пользоваться и молитвою; а как велико это благо, видно из следующего. Тот Павел, который был восхищен до третьего неба, слышал неизреченные глаголы, победил все потребности природы, будучи, наконец, в совершенной безопасности, имел еще нужду в молитве учеников и говорил: умоляю вас, братия, Господом нашим Исусом Христом и любовью Духа, подвизаться со мною в молитвах за меня к Богу (Рим 15:30,31); и еще: всякою молитвою и прошением молитесь во всякое время духом, и старайтесь о сем самом со всяким постоянством и молением о всех святых и о мне, дабы мне дано было слово (Еф 6:18,19). И везде видите вы, что он то просит молитв у своих учеников, то благодарит их по получении. А чтобы не говорил кто-нибудь, что Павел прибегает к молитвам учеников по смирению, он показывает и силу их, когда говорит так: Который и избавил нас от столь близкой смерти, и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит, при содействии и вашей молитвы за нас, дабы за дарованное нам, по ходатайству многих, многие возблагодарили за нас (2Кор 1:10,11).

Если же молитва народа избавляла от опасности Павла, то как же не следует ожидать и нам великих плодов от такого предстательства? Молясь сами по себе, мы бываем слабы, а когда соберемся, становимся более сильными; потому мы и молим Бога всенародно и со взаимною помощью. Так и царь часто, осудив кого-нибудь на смерть, не склоняется на просьбу кого-нибудь одного об осужденном; но если умоляет целый город, то смягчается и по многочисленности умоляющих освобождает ведомого в пропасть от осуждения и возвращает к жизни. Такова сила всенародной молитвы. Для того все мы и собираемся сюда, чтобы успешнее преклонить Бога на милость; молясь сами по себе, мы, как я выше сказал, бываем слабы, а вознося молитву в союзе любви, умоляем Бога даровать нам просимое. Говорю это не напрасно и не для себя только, а для того, чтобы вы всегда спешили в собрания, чтобы вы не говорили: что же, разве я не могу молиться дома? Можешь молиться, но эта молитва имеет не столь великую силу, как та, которая совершается вместе с сочленами, когда все тело Церкви единодушно и единогласно воссылает прошение, в присутствии священников, возносящих молитвы всего народа.

5 Хочешь ли знать, какова сила молитвы, совершаемой в Церкви? Некогда Петр был заключен в темницу и связан многими цепями. Церковь прилежно молилась о нем Богу (Деян 12:5), и тотчас освободила его из темницы. Что же может быть сильнее этой молитвы, которая приносила пользу столпам и твердыням Церкви? Павел и Петр – твердыни и столпы Церкви: и на одном из них она расторгла узы, другому отверзла уста. Но, чтобы показать сугубую ее силу не только из тогдашних событий, но из совершающихся ежедневно, мы напомним вам о самой молитве, совершаемой народом. Если бы кто-нибудь из простых людей велел вам, каждому по себе, молиться о спасении епископа, то каждый, конечно, отказался бы, как от бремени, превышающего его силу. Когда же вы все вместе слышите диакона, повелевающего это в словах: помолимся о епископе, и о старости, и о заступлении, да право правит слово истины, и о сущих здесь и повсюду, – тогда не отказываетесь исполнить повеление, но, сознавая силу вашего собрания, усердно возносите молитву. Посвященные в тайны знают, о чем я говорю; молитве оглашенных это еще не предоставлено, так как они не достигли до такого дерзновения, а вам служащий при молитвах повелевает приносить их и о вселенной, и о Церкви, простирающейся до концов земли, и о всех, управляющих ею епископах, – и вы повинуетесь с готовностью, свидетельствуя самым делом, что велика сила молитвы, согласно возносимой в церкви народом. Впрочем, возвратимся к своему предмету, к тому, что в древности был один язык. Итак, откуда известно, что был один язык? На всей земле, говорится, был один язык и одно наречие (Быт 11:1). Неясны эти слова. Разве земля имеет уста? Нет; что же и о чем здесь говорится? Не об этой бесчувственной и неподвижной земле говорится здесь, но так назвало Писание весь вообще род людей, напоминая им о собственной их природе, напоминая о матери, из которой они произошли. Это живое существо, т.е. человек, двойственно, состоит из двух естеств, чувственного и духовного, т.е., из души и тела, и имеет сродство как с небом, так и с землею. Духовным естеством своим он имеет общение с высшими силами, а чувственным соприкасается с земными предметами, составляя собою некоторую тесную связь между тем и другим творением. Поэтому, когда он делает что-нибудь угодное Богу, то называется духовным, получая это название не от души, а от другого высшего достоинства, – от действия Духа, – так как для совершения добрых дел нам недостаточно души, если не будем получать той помощи. А чтобы вы убедились, что для совершения добрых дел нам недостаточно и души, – но что я говорю: для совершения добрых дел? даже и для возможности разуметь глаголы (Божии), – апостол говорит: душевный человек не принимает того, что от Духа Божия (1Кор 2:14). Как плотским он называет того, кто раболепствует плоти, так и душевным называет того, кто вверяет дела умствованиям человеческим и не принимает действия Духа. Но мы называемся, как я ска-зал, духовными, когда совершаем добрые дела; а когда согрешим, падем и сделаем что-нибудь недостойное нашего благородства, тогда Писание называет нас по низшему нашему естеству – именует нас землею. Так и здесь, намереваясь осудить некоторых, именно тех, которые строили башню, превозносились гордостью, стали думать о себе выше своего достоинства, – намереваясь осудить их гордость, оно назвало их по низшему их естеству, сказав: на всей земле был один язык. А чтоб вы убедились, что так называет оно нас, когда мы согрешим, Бог называл так Адама после греха, сказав: ибо прах ты и в прах возвратишься (Быт 3:19), хотя Адам не землею только был, но имел и бессмертную душу. Почему же он назван землею? Потому, что согрешил. А когда Бог творил его, то не назвал его так, но как? Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему: и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и да страшатся и да трепещут вас все звери земные на всей земле (Быт 1:26; 9:2). Видишь ли, каковы преимущества природы (человеческой), каковы почести, каковы похвалы? Но это до греха; а после греха уже: прах ты и в прах возвратишься. Послушай же, как и Малахия предвещает тоже, или – лучше – Бог чрез пророка: вот, Я пошлю к вам, говорит Он, Илию пророка. Для чего пошлет? И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их (Мал 4:5,6). Так как имеет быть тот суд страшный и ужасный, то, чтобы Судия не осудил некоторых безответных на наказания, и чтобы Илия, пришедши и предсказав, что близко – при дверях наступление суда, сделал людей благоразумными, – ведь сказанное за много лет обыкновенно пренебрегается, – то названный пророк и придет возобновить это в нашей памяти. Впрочем, теперь надобно доказать, что землею называются согрешающие.

6 Итак, сказав: он обратит сердца отцов к детям, Бог присовокупил: чтобы Я, придя, не поразил земли проклятием. А поражает Он согрешающих. Видишь ли, что согрешающие называются землею? И, в свою очередь, в другом месте, проповедуя о Христе, пророк говорил так: и будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина (Ис 11:5). Не потому, чтобы у Бога были ребра и чресла, – ведь Божество бестелесно, – но этим он указывает нам на неподкупность и непогрешимость приговора Судии, на то, что у Него нет места ни клеветникам, ни обидчикам, ни подкупу деньгами, ни незнанию правды. В здешних судилищах и невинный наказывается, и виновный избегает наказания, потому что правда часто извращается; а когда придет Судия праведный и непогрешимый, препоясанный правдою по чреслам своим и обвитый истиною по ребрам своим, – тогда все получат должное с точностью. И жезлом уст Своих поразит землю (Ис 11:4). А чтобы ты убедился, что он говорит не о земле, а о грешниках, – прибавил: и духом уст Своих убьет нечестивого. Видишь ли, что и здесь грешники названы землею? Зная это, когда услышишь, что на всей земле был, разумей и ты, в свою очередь, человеческую природу. Этим Писание напоминает нам о собственном нашем ничтожестве, потому что великое благо – рассматривать свое сродство, и знать, из чего мы составлены. Рассматривание природы это, – достаточное учение о смиренномудрии; оно может укротить все страсти и произвести спокойствие в душе. Поэтому некто предлагал такое увещание: внемли себе, размышляй о своей природе и ее устройстве, и этого довольно для тебя, чтобы постоянно смиряться (Втор 15:9). Потому праведный Авраам постоянно содержал в себе эту мысль и никогда не высокомудрствовал. Беседуя с Богом, имея пред Ним такое дерзновение и получив от Него свидетельство своей добродетели, он говорил: я, прах и пепел (Быт 18:27). И другой, желая усмирить человека надменного, не распространяется много, а только напоминает ему об его природе и сильно вразумляет его, так говоря: что гордится земля и пепел (Сир 10:9)? Но ты говоришь мне о том, что оказывается после смерти? Усмири его при жизни. Теперь он не знает, что он земля и пепел. Он видит благообразие тела, видит власть, услужливость льстецов, сопровождающих его тунеядцев, одевается в драгоценные одежды, облекается великими знаками власти, и этот призрак обольщает его и располагает забывать о природе. Знаем, что мы земля и пепел, но знаем мы, смиренномудрствующие; а он не ожидает доказательства на это при кончине, не идет к могилам и гробницам предков, но смотрит на настоящее, нисколько не думая о будущем. Научи же его еще здесь, что он земля и пепел. Подожди, говорит; я научу его не этому, но другому, гораздо более уничиженному, чтобы он, когда станет тщеславиться, познал свое ничтожество, чтобы еще при жизни получил врачество. Сказав: что гордится земля и пепел? – он прибавил: и при жизни извергаются внутренности его (Сир 10:10). Что значит: и при жизни извергаются внутренности его? Эти слова, может быть, неясны. Утробою называет он внутренности, называет чрево, наполненное калом, множеством нечистоты и зловония, не с тем, чтобы осудить природу, но чтобы привести к смиренномудрию. И при жизни извергаются внутренности его. Видишь ли уничиженность и тленность существа? Не ожидай дня кончины, чтобы убедиться в своей слабости; но рассмотри человека еще при жизни, вникай мыслью в его внутренности – и ты увидишь все его ничтожество. Однако, не падай духом; не по ненависти к нам, а щадя нас, Бог устроил так, чтобы подать нам великий повод к смиренномудрию. Если человек, будучи землею и пеплом, дерзнул сказать: взойду на небо (Ис 14:13), то куда не увлекся бы он мыслью, если бы не имел узды от природы? Итак, когда ты увидишь, что кто-нибудь надмевается, поднимает голову, возвышает брови, несется на колеснице, выражает угрозу, ввергает в темницу, предает смерти, причиняет обиды, то скажи ему: что гордится земля и пепел? И при жизни извергаются внутренности его. Это можно сказать не только о человеке частном, но и о самом сидящем на царском престоле. Смотри не на багряницу, и не на диадему, и не на золотые одежды, а исследуй саму природу – и ты не увидишь в ней ничего больше, чем у простых людей; или – лучше – рассмотри, если хочешь, и порфиру, и диадему, и одежды, и всю эту пышность, и ты опять увидишь, что и это состоит из земли. Всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой (Ис 40:6). Вот, все это украшение оказывается даже ниже земли. Видишь ли, как укрощает гордость, как низвергает всякую надменность размышление о самой природе? Довольно только подумать, что мы такое, и из чего составлены – и тотчас исчезнет надменность помыслов. Для того Бог и сотворил нас из двух естеств, чтобы, когда ты будешь превозноситься гордостью, усмирила тебя низость плоти; а когда ты помыслишь что-нибудь неблагородное и недостойное дарованной тебе от Бога чести, благородство души возводило бы тебя к соревнованию силам небесным.

7 Не только для истребления гордости полезно рассматривание природы, но, когда возмущает нас и какая-нибудь другая страсть, например, страсть к деньгам, или эта непристойная и доводящая до распутства страсть к телесной красоте, оно может укрощать страсть. Поэтому, когда ты видишь женщину благообразную, с светлым взором, веселую, с блестящими щеками, с необыкновенною красотою в лице, воспламеняющую твои помыслы и возбуждающую пожелание, то представь, что предмет твоего удивления – земля, что воспламеняет тебя пепел – и душа твоя перестанет неистовствовать. Вскрой кожу лица ее, и тогда ты увидишь все ничтожество ее красоты; не останавливайся на поверхности, но проникай мыслью глубже, – и ты не найдешь ничего больше, кроме костей, нервов и жил. Но недостаточно этого? Представь, что она изменилась, состарилась, заболела, что глаза ее впали, щеки опустились, весь прежний цвет поблек; подумай, чему ты удивляешься, и устыдись своего суждения. Ты удивляешься грязи и пеплу, тебя воспламеняет пыль и прах. Говорю это, не осуждая природы, – да не будет, – не унижая ее и не подвергая презрению, но желал приготовить врачество для больных. Бог сотворил ее такою, столь уничиженною, для того, чтобы показать и собственную силу и Свое попечение о нас, бренностью природы располагая нас к смиренномудрию и укрощая всякую нашу страсть, а вместе с тем являя Свою мудрость, по которой Он мог и в грязи образовать столь великую красоту. Поэтому, когда я уничижаю естество, то открываю искусство Творца. Как ваятелю мы более удивляемся не тогда, когда он производит нам прекрасную статую из золота, а тогда, когда вырабатывает точный и совершенный образ из грязного вещества, так и высочайшему Художнику – Богу мы удивляемся и воздаем хвалу потому, что в пепел и грязь Он вложил необыкновенную красоту и в телах наших явил некоторую неизреченную мудрость. И это совершил Он не в нашем только теле, но и во всем творении. Создав твари большею частью из веществ ничтожных, Он вложил в них ясное доказательство собственного искусства, и вместе напечатлел на них некоторые признаки бренности естества, чтобы ты по искусству и красоте удивлялся Творцу, а по бренности и ничтожности природы и естества не покланялся тварям. Блистательно солнце, когда оно светит и озаряет всю вселенную; но с наступлением ночи оно затмевается. Что, говорит Премудрый, светлее солнца? но и оно затмевается (Сир 17:30); и не только ночью, но и днем. Солнце часто исчезает и днем для того, чтобы ты удивлялся Художнику за искусство и не покланялся твари по ее слабости. Видишь ли небо, как велико это тело, как оно прекрасно, как блистательно и по наружности превосходнее наших тел? Но оно бездушно. Видишь ли и доказательство искусства, и обличение слабости? Видишь ли предостережения, предложенные тебе с той и другой стороны? Чтобы ты не обвинял Творца в слабости, Он создал твари прекрасными; а чтобы ты не покланялся тварям, как богам, Он создал их отчасти слабыми. Помните это всегда. Мы объясняем Писания не для того только, чтобы вы поняли их, но чтобы вы и исправляли свои нравы. Если не будет этого, то напрасно мы читаем, напрасно объясняем. Как борец, приходящий в училище борьбы, намащающийся и пользующийся руководством учителя, напрасно приходил бы в это училище, если бы при наступлении борьбы не воспользовался своим искусством, так и вы, приходящие сюда и изучающие все хитрости и козни диавола, напрасно приходили бы сюда, если бы при наступлении времени подвигов падали, увидев благообразное лицо, или превозносясь гордостью, или увлекшись каким-нибудь другим порочным помыслом. Помните же эти слова, сказанные не против природы нашей, а против непотребных пожеланий; не природу осуждаем мы своею речью, а пожелания. Так-то усмиряйте гнев, так укрощайте похоть, так обуздывайте гордость. На всей земле был один язык и одно наречие (Быт 11:1). Вот предмет нашего исследования. Не о земле здесь говорится, но о том, что у всех людей был один язык. Для чего же язык назван одноим наречием? Писанию обычно называть так речи, т.е., языком. И это необходимо знать ради еретиков, осуждающих творение Божие и говорящих, что тело – зло. Так как злые движения сердца в Писании означаются названиями телесных членов, например: изощряли язык свой, как у змеи (Пс 139:3), язык их - острый меч (Пс 56:5), то, поэтому, некоторые и думают, что здесь говорится о языке. Не о языке здесь говорится, – да не будет, он ведь – творение Божие, – а об убийственных словах, которые умерщвляют людей и поражают сильнее меча. Язык их - острый меч; и еще: уста льстивые (говорили) от сердца, и от сердца говорили злобное (Пс 11:3), – говорится не о члене телесном, а о лукавых речах. Так и здесь, в словах: на всей земле был один язык, Писание учит не тому, будто у всех людей были одни уста, но устами оно назвало язык; потому после слов: на всей земле был один язык, оно присоединило: и одно наречие. Точно так же, когда оно говорит: гортань их - открытый гроб (Пс 5:11), то осуждает не гортань, а исходящие из нее злые речи, мертвое учение; это ведь действительно – гроб, вместилище мертвых костей и тел. Таковы уста и тех, которые порицают Создателя; таковы уста тех людей, которые говорят срамное, злословят, изрыгают из своей гортани слова зловонные и непотребные.

8 Наполни гортань свою, человек, благовонием, а не зловонием; сделай ее царскою сокровищницею, а не гробом сатанинским. Если же она уже гроб, то, по крайней мере, закрой ее, чтобы не выходило из нее зловоние. Ты имеешь дурные помыслы? Не выноси их посредством слов; пусть они лежат внизу, и скоро заглохнут. Мы – люди, часто питающие в себе много порочных, непристойных и постыдных помыслов; но не будем позволять этим помыслам переходить в слова, чтобы, сдавливаемые внизу, они ослабевали и погибали. Как тот, кто ввергнул в яму различных свирепых зверей, если сверху закроет эту яму, то легко задушит их, а если оставит хотя некоторый выход и хотя малую возможность дышать, то даст им большое послабление и не только не задушит их, но сделает еще более свирепыми, так бывает и с порочными помыслами, когда они зарождаются внутри. Если мы преграждаем им выход наружу, то скоро уничтожаем их; а если выпускаем их посредством слов, давая им перевести дыхание посредством языка, то делаем их более сильными и от занятия постыдными словами скоро впадаем в бездну непристойных дел. Поэтому пророк и назвал гортань не просто гробом, но гробом открытым, осуждая то самое, о чем я сказал; кто произносит постыдные слова, тот не себя только срамит, но распространяет великую заразу и между ближними и обращающимися с ним. И как, открыв гробы, мы наполнили бы города заразою, так и скверные уста, открываемые с бесстыдством, заражают всех обращающихся с ними тягчайшею болезнью. Потому на уста нужно наложить дверь, и запор, и узду. Таким образом мы достаточно доказали, что тогда был один язык. Далее необходимо сказать, почему введены многие языки. Впрочем, займемся пока нравственною беседою. Научим свой язык носить узду и не произносить просто все, что есть в душе, не порицать братьев, не угрызать и не пожирать друг друга. Гораздо хуже кусающих тело те, которые делают это словами. Первые кусают зубами тело, а последний угрызает словами душу, наносит рану доброй славе, причиняет рану неисцельную. Поэтому он подвергнется тем большему наказанию и мучению, чем тягчайшее причиняет угрызение. И не поэтому только порицатель будет лишен прощения, но и потому, что он не может представить ни справедливого ни несправедливого предлога к своему пороку. Другие грехи, хотя и неосновательные имеют причины, однако имеют, – например, блудник увлекается похотью, вор хочет избавиться от бедности, человекоубийца удовлетворяет гневу; а порицатель не может представить никакого предлога. В самом деле, какой предлог, скажи мне, в обилии денег? Какому удовлетворяет он пожеланию? У него нет никакого другого повода, кроме зависти, не имеющей ни справедливой, ни несправедливой причины. Поэтому он и лишится всякого прощения. Ты хочешь порицать? Предлагаю тебе для этого полезный предмет. Ты хочешь злословить? Злословь свои грехи. Припомни Мне, говорит пророк, станем судиться; говори ты, чтоб оправдаться (Ис 43:26). Видишь ли порицание, доставляющее венец, похвалу и оправдание? И еще: первый в тяжбе своей прав (Пр 18:17), – себя самого, а не другого. Если ты сделаешься порицателем другого, то будешь наказан; а если – себя самого, то будешь увенчан. И чтобы ты узнал, как велико благо – порицать свое грехопадение, для этого и говорится: первый в тяжбе своей прав. Если же он праведник, то как будет порицателем? А если он порицатель, то как будет праведником? Праведник не подлежит порицанию. А чтобы ты узнал, что и грешник, порицая свои грехи, чрез самое порицание их становится праведником, для этого и говорится: первый в тяжбе своей прав. Что значит: первый? Слушай внимательно. В судилищах бывают две стороны: одна – доносчиков, другая – тех, на которых доносят; одна – обвинителей, другая – обвиняемых; одна – виновных, другая – невинных; и начало речи предоставляется обвинителю, невинному. Но здесь – напротив. Ты, виновный, предвосхить начало речи, чтобы тебе сделаться невиновным; не дожидайся обвинителя. Хотя бы ты принадлежал и к виновным, но прежде, нежели услышишь что-нибудь подобное от обвинителя, сам обвини свои прегрешения. Язык есть меч изощренный; но им мы не станем ранить других, а будем вырезать собственные гнилые язвы. Хочешь ли узнать, что праведники обыкновенно порицали не других, а самих себя? Послушай Павла, который взывает: благодарю давшего мне силу, Христа Исуса, Господа нашего, что Он признал меня верным, определив на служение, меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик (1Тим 1:12,13). Видишь ли, как он порицает самого себя? И еще: Христос Исус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый (1Тим 1:15). И еще в другом месте: я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию (1Кор 15:9). 9. Видишь ли, как везде он порицает самого себя? Он знал пользу этого порицания, знал, что оно доставляет оправдание. Так, когда нужно было ему порицать самого себя, он порицал беспощадно; а когда видел, что кто-нибудь осуждал чужие пороки, то, смотри, с какою строгостью заграждал ему уста, говоря так: не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения (1Кор 4:5). Предоставь суд Тому, Кто знает тайны сердечные. Хотя бы ты, по твоему мнению, точно знал дела ближнего, суд твой ошибочен: кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем (1Кор 2:11)? Сколь многие из презираемых и ничтожных просияют светлее солнца? Сколь многие из великих и славных окажутся прахом и гробом повапленным? Слышал ли ты, как Павел порицает самого себя, с силою и даже преувеличенно непрестанно вспоминая о грехах, за которые он не имел подвергнуться осуждению? Он был хульником, и гонителем, и досадителем прежде своего крещения, а крещение изгладило те грехи; однако он вспоминает о них, не потому, чтобы дол-жен был отдать за них отчет, а чтобы показать человеколюбие Божие, и каким его, бывшего таким, устроил Бог, сделав из гонителя апостолом. Если же он вспоминает о грехах, изглаженных, то тем более мы должны вспоминать о грехах, сделанных нами после крещения. Какое нам будет оправдание, или какое прощение, когда тот непрестанно вспоминал о делах, не подлежащих осуждению, а мы не вспоминаем даже и о тех, за которые должны будем дать отчет, но, оставив собственные пороки, занимаемся чужими? Послушай, что говорит Петр: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный (Лк 5:8). Послушай, как и Матфей порицает прежнюю свою жизнь, называет себя мытарем и не стыдится открыто осуждать прежнее свое поведение (Мф 10:3). Не имея ничего, за что бы осуждать себя после крещения, они вспоминают прежнее, научая нас не составлять никакого суждения о чужих пороках, а заботиться и непрестанно помышлять о своих собственных. Нет, подлинно нет другого такого врачества для исцеления от грехов, как непрестанное воспоминание о них и постоянное их осуждение. Так мытарь мог избавиться от бесчисленных грехов, сказав: Боже! будь милостив ко мне грешнику (Лк 18:13). Так фарисей лишился всякого оправдания за то, что, оставив мысль о своих беззакониях, стал осуждать вселенную, говоря: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь (Лк 18:11). Поэтому и Павел увещевал так: каждый да испытывает свое дело, и тогда будет иметь похвалу только в себе, а не в другом (Гал 6:4). Хочешь ли знать, как в ветхом завете праведники порицали самих себя? Послушай, и они говорили согласно с теми. Так Давид говорил: беззакония мои превысили голову мою, подобно тяжелому бремени отяготели на мне (Пс 37:5). А Исаия взывал: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами (Ис 6:5). И три отрока, находясь в печи и предавая за Бога тела свои на смерть, причисляли себя к крайним грешникам и говорили: согрешили мы, и поступили беззаконно (Дан 3:29), тогда как что было светлее их, что чище? Здесь, если они и совершили какие-нибудь грехи, то естество того пламени изгладило все их. Однако они не смотрели на добрые дела свои, а помышляли о грехах. Так и Даниил после львиного рва, после бесчисленных страданий, которые он претерпел, – и он осуждал самого себя, а ближнего никто. Почему? Потому, что порицающий самого себя умилостивляет Его и располагает к себе; это порицание делает праведника еще праведнее, а грешника избавляет от осуждения и делает достойным прощения. Итак, зная это, будем заботиться не о чужих, а о своих пороках; будем испытывать свою совесть, вспоминать всю свою жизнь, исследовать каждый из наших грехов, и не будем не только порицать других, но даже и слушать порицающих. Ведь и за это положено осуждение и величайшее наказание. Не внимай, говорит Писание, пустому слуху (Исх 23:1). Не сказано: слуху суетному не верь; но: и не принимай его; загради свои уши, прегради вход порицанию, покажи, что и ты – слушатель сам не меньше чувствуешь неприязни и отвращения к порицателю, как и тот, кого он порицает. Подражай пророку, который говорит: тайно клевещущего на ближнего своего - сего я изгонял (Пс 100:5). Не сказал: я не верил, или не принимал слов его; но: и прогонял его, как врага и противника.

10 Но есть люди, которые, утешая себя суетным утешением, говорят так: Господи, не поставь мне этого в грех, потому что я должен отвечать на слышанное! К чему это оправдание? К чему такое извинение? Молчи, и ты будешь избавлен от обвинений; не говори ничего, и ты будешь свободен от опасения. Для чего ты сам на себя навлекаешь беспокойства и пред Богом, и пред людьми? Для чего делаешь сам себя подлежащим обвинению? Для чего налагаешь на себя тягчайшее бремя? Разве не довольно для тебя давать отчет в собственных пороках, что ты наваливаешь на себя еще чужие грехи? Напрасно это оправдание; не за слышание только ты будешь отвечать, но и порицание вменится тебе; если ты, услышав, не молчишь, то будешь отвечать не за слышание только, но и за порицание. От слов своих оправдаешься, говорит Господь, и от слов своих осудишься (Мф 12:37). Я говорю и объявляю это, боясь не за тех, которых порицают, а за тех, которые порицают. Тот, кого порицают, не терпит никакого оскорбления или вреда; напротив, если ложно то, что говорят о нем, он получит еще награду; а если справедливо, и тогда он не терпит никакого вреда от твоего порицания. Ведь Судия произнесет ему приговор не по твоему злословию. И, если должно сказать нечто удивительное, великодушно переносящий порицание получит даже величайшую пользу, подобно тому, как и мытарь; а порицающий, хотя бы и справедливо порицал ближнего, весьма много вредит себе. Не нужно и доказывать того, что он погиб, если клевещет; но для всякого, конечно, очевидно и то, что, хотя бы он говорил и правду, он сам себе приготовляет строжайший суд, разглашая несчастия ближнего, делаясь причиною соблазнов, открывая всем то, что надлежало бы скрывать, и проповедуя о грехах ближнего. Если соблазнивший одного неминуемо будет наказан, то соблазняющий весьма многих худою молвою какому не подвергнется наказанию? И фарисей не лгал, а говорил правду, называя мытаря мытарем, однако, был осужден. Итак, зная это, возлюбленные, будем избегать порицания. Нет греха тяжелее и вместе легче этого греха. Почему? Потому, что он совершается быстрее всякого беззакония и скоро увлекает человека невнимательного. Остальные грехи требуют и времени, и издержек, и ожидания, и помощников, и часто продолжительностью времени пресекаются. Например, решился ли кто убить, решился ли похитить или обратить в свою пользу чужое, – ему предстоит много хлопот, и от медленности часто он теряет свой гнев, отказывается от порочного стремления, оставляет гибельную мысль, не прибавляет к своему желанию самого дела. А при порицании не так, но если мы не очень бдительны, то легко увлекаемся. Не нужно нам ни времени, ни ожидания, ни издержек и никаких хлопот, чтобы сказать худое, но довольно только решиться, и желание тотчас переходит в дело, – потому что здесь требуется к услугам только язык. Потому, если это зло быстро, если этот грех легко приражается, если тяжко за него наказание и мучение, а пользы никакой, ни великой, ни малой, то будем с великим тщанием избегать этой болезни, будем прикрывать чужие пороки, а не разглашать, будем увещевать согрешающих, как и Господь говорит: если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним (Мф 18:15). Негласность обличений сделает более легким и врачевание. Не будем терзать, не будем разъедать чужих ран; не будем подражать мухам, но будем соревновать пчелам. Мухи садятся на раны и разъедают их; а пчелы летают по цветам. Поэтому последние делают соты, а первые причиняют боль телам, на которые садятся; эти отвратительны, а те вожделенны и достолюбезны. Будем же, поэтому, заставлять свою душу летать по лугу добродетели святых и непрестанно распространять благоухание их подвигов, а ран ближнего не будем разъедать. Но, если и увидим людей, делающих это, будем заграждать им уста, удерживая их страхом наказания и напоминая им о сродстве их с братиями. Когда же они ничего такого не послушаются, то назовем их мухами, чтобы хотя унизительность этого названия удержала их от дурного занятия, чтобы, оставив это дурное занятие, они употребляли весь свой досуг на рассматривание собственных пороков. Таким образом и падшие восстанут, припоминая свои грехи не разглашенные, и, непрестанно помышляя о собственных пороках, легко отстанут от них, чрез воспоминание о прежних грехах сделавшись более медленными к совершению остальных, и постоянно представляющие добродетель святых получат величайшую ревность подражать им. А когда чрез все это будет исправлено целое тело нашей Церкви, то мы будем в состоянии всею полнотою ее войти в царство небесное, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Исуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно и во веки веки веков. Аминь.