Анти-поведение, т. е. обратное, перевернутое, опрокинутое поведение — иными словами, поведение наоборот, — исключительно характерно для культуры Древней Руси, как и вообще для архаической и средневековой культуры. В своих конкретных проявлениях анти-поведение может обнаруживать сколь угодно большое разнообразие, но всякий раз оно сводится к реализации одной общей модели: это именно поведение наоборот, т. е. замена тех или иных регламентированных норм на их противоположность; характер такого противопоставления заранее не определен, и, соответственно, анти-поведение может обусловливать мену правого и левого, верха и низа, переднего и заднего, лицевого и изнаночного, мужского и женского и т. д. и т. п. Так, например, анти-поведение может выражаться в том, что те или иные ритуальные действия совершаются левой рукой или в обратном направлении; или в том, что те или иные предметы переворачивают вверх дном; или же в том, что одежду выворачивают наизнанку, надевают платье противоположного пола и т. п. Совершенно так же анти-поведение может проявляться и в говорении наоборот — например, когда говорят не своим голосом, читают какой-либо текст от конца к началу, заменяют слова на их антонимы и т. д. Анти-поведение может предполагать, далее, ритуальное воровство, ритуальное святотатство и т. д. и т. п. Итак, формы анти-поведения чрезвычайно разнообразны, однако всякий раз они представляют собой проявление одного и того же общего принципа.

Насколько большое место занимало анти-поведение в русском культурном обиходе, видно из того, что оно было в известной мере регламентировано — при этом регламентированы были именно не конкретные формы, но самый принцип анти-поведения как такового. В определенных условиях — прежде всего в определенное время и в определенном месте — предполагался отказ от принятых норм и обращение к прямо противоположному типу поведения; это, например, происходило на святки, масленицу, в купальские дни. Некоторые периоды русской истории характеризуются экспансией анти-поведения, когда оно принимает, так сказать, государственные формы; так именно обстоит дело с опричниной при Иване Грозном (Успенский, 1982а, с. 213-214 — наст, изд., с. 159-160; Панченко и Успенский, 1983).

Каковы же функции анти-поведения в древнерусской культуре? Мы постараемся показать, что оно могло быть мотивировано разными причинами — иначе говоря, внешне схожие формы поведения могут отражать существенно различные культурные традиции. Тем самым могут быть выделены разные типы анти-поведения в соответствии с разными причинами, его вызывавшими.

Остановимся прежде всего на сакрализованном антиповедении, которое имеет несомненные языческие истоки. Как известно, языческие верования непосредственно связаны с культом мертвых (предков). Соответственно, языческие ритуалы в целом ряде случаев определяются представлением о перевернутости связей потустороннего (загробного) мира. Представление это исключительно широко распространено, и есть основания полагать, что оно имеет универсальный характер; во всяком случае, у самых разных народов бытует мнение, что на том свете правое и левое, верх и низ, переднее и заднее и т. п. меняются местами, т. е. правому здесь соответствует левое там. Представление о перевернутости потустороннего мира никоим образом не противоречит представлению о его изоморфности миру посюстороннему: предполагается, что там — все то же, что и здесь; однако с остраненной — земной, посюсторонней — точки зрения загробный мир предстает как мир с перевернутыми связями.. Для нас существенно, что подобные представления зафиксированы у славян, где они отражаются как в верованиях , так и в обрядах.

Между прочим, представление о перевернутости загробного мира нашло отражение в «Повести о Петре и Февронии», где Феврония говорит посланнику князя Петра: Брат же мои идь чрез ноги в нави зрети (Кушелев-Безбородко, I, с. 30, ср. с. 36, 41). Необходимо иметь в виду, что поведение и самый облик Февронии в этой повести имеют отчетливо выраженный мифологический характер: она прядет пряжу, передней скачет заяц, наконец, она говорит загадками, которые имеют одновременно как эзотерическое, так и профаническое содержание¹. Для профана слова Февронии объясняются в том смысле, что брат ее лезет на дерево за медом (он должен лeсти на дрeво в высоту чрез ноги в нави зрeти, мысля абы не урьватися с высоты; аще ли кто урьвется, сеи живота гонзнет; сего ради рех, яко иде чрез ноги в нави зрети , поясняет Феврония пришедшему к ней юноше); но, вместе с тем, в словах Февронии содержится и другой — мифологический или, если угодно, космологический — смысл, связанный с представлением о том, что, посмотрев себе сквозь ноги, можно увидеть потусторонний мир или тех или иных его представителей (это представление зафиксировано в целом ряде великорусских поверий, см., например: Иваницкий, 1890, с. 120; Богатырев, 1916, с. 45; Ефименко, II, с. 158).

Представление о потустороннем мире как о мире с противоположными (перевернутыми) связями особенно отчетливо проявляется в славянских похоронных обрядах, которые находят при этом широкие типологические параллели. Так , например, одежда на покойнике может застегиваться обратным, по сравнению с обычным, образом — на левую сторону (см.: Серебренников, 1918, с. 3; Завойко, 1914, с. 93; Смирнов, 1920, с. 30; Толстые, 1974, с. 43, примеч. 2), и это явно связано с тем, что в загробном мире предполагается мена правого и левого. Сходным образом объясняется обычай выворачивать наизнанку траурные одежды (см.: Нидерле, I, с. 298-299; Нидерле, 1956, с. 215), накидывать в трауре на голову верхнее платье (используя в качестве головного убора одежду, для этого не предназначенную, см.: Лебедева, 1929, с. 22, 28; ср.: Смирнов, 1909, с. 222), т. е. траурная одежда, как и похоронная противопоставляется по способу ношения нормальной: это противопоставление в одном случае соответствует противопоставлению лицевой и обратной стороны, в другом — противопоставлению верха и низа и т. п. Отметим также запрет прикасаться к мертвецу правой рукой (Велецкая, 1968, с. 204), который может быть понят в связи с тем, что правая сторона в нашем мире соответствует левой стороне в мире загробном, и наоборот; так же и в древнем Риме считали, что nihil dextrum mortuis convenit. He менее характерно движение против солнца на поминках и в погребальном хороводе (который у южных славян носит название мртвачко коло или коло наопако, см.: Зечевич, 1963, с. 195, 200; Зечевич, 1966, с. 380-381; Велецкая, 1968, с. 206; Толстые, 1974, с. 43) — при том, что нормальным при движении по кругу или при вращении признается направление посолонь, т. е. слева направо, по часовой стрелке; соответствующая оппозиция может рассматриваться вообще как частная реализация противопоставления правого и левого. В других случаях та же перевернутость проявлялась в переворачивании предметов, принятом в похоронных и поминальных обрядах (см.: Добровольский, II, с. 315), в специальных способах изготовления похоронной одежды и других вещей, предназначенных для покойника (так, одежду для покойника шили иглой не к себе, как обычно, а от себя, и притом иногда левой рукой; таким же образом, т. е. не к себе, а от себя, строгали и гроб). Восточнославянские погребальные ритуалы могут предполагать, далее, подчеркнуто плохую работу, в частности одежду, сшитую на живую нитку и вообще нарочито небрежно, недоплетенные лапти, незавязанный ворот, недопеченный хлеб на поминках, плохо обструганный гроб, иногда даже разорванную рубаху на покойнике (см.: Зеленин, I, с. 217, 277, 293, 312; Зеленин, III, с. 1116, 1252; Зеленин, 1927, с. 321-322; Ефименко, I, с. 135; Иваницкий, 1890, с. 115; Смирнов, 1920, с. 29; Коллинз, 1846, с. 21). Точно так же, например, телеуты (алтайские тюрки), хороня вместе с покойником вещи, необходимые ему в загробном мире, специально ломают их (причем портят и новые вещи!), имея в виду именно то, что вещи, которые здесь имеют обратный вид (сломаны), получают там прямой, настоящий вид (Малов, 1929, с. 332); преднамеренная порча предметов, которые оставляются в захоронении или около него, представляет собой типологически обычное явление, хотя оно не всегда получает подобную мотивировку — противопоставление мира живых и мира мертвых проявляется в этом случае в плане оппозиции целое — нецелое. Сходным образом может быть интерпретировано и ритуальное веселье на похоронах и поминках у славян, включая сюда и разнообразные шутки над покойником (см.: Свенцицкий, 1912, с. 27; Гнатюк, 1912, с. 210, 361-362; Кузеля, 1914-1915; Богатырев, 1916; Шухевич, III, с. 243-247; Зечевич, 1966, с. 378): предполагалось, по-видимому, что на том свете подобное поведение обращается в свою противоположность (такая мотивировка, действительно, зафиксирована в некоторых архаических культурных традициях, см.: Сартори, 1930; можно думать, что в свое время она имела место и у славян).

При таком понимании вещей перевернутость поведения выступает как естественное и необходимое условие действенного общения с потусторонним миром или его представителями. Это очень ясно проявлялось при колдовстве и гадании, когда, например, действовали левой рукой, переворачивали предметы вверх дном, пятились назад, садились на лошадь задом наперед, выворачивали платье наизнанку и т. п. Анти-поведение — в тех или иных его формах — естественно смыкается при этом с поведением, приписываемым представителям потустороннего мира, и приобретает тем самым специальный магический или вообще сакрализованный смысл. Можно сказать, что анти-поведение демонстрирует причастность к потустороннему миру, к миру мертвых; действительно, анти-поведение в ряде случаев направлено именно на вызывание мертвых или других представителей потустороннего мира. Совершенно так же анти-поведение характерно для могильщиков (гробокопателей), т. е. для тех, кто, так сказать, приобщает к загробному миру (Свенцицкая, 1914); отсюда могильщики обнаруживают определенное сходство с колдунами и, видимо, могут так или иначе с ними ассоциироваться (эта ассоциация, опять-таки, находит типологические параллели вне славянского ареала, см.: Пекарский, 1959,1, с. 1078).

Соответственно объясняется и ритуальное анти-поведение, которое наблюдается в целом ряде обрядов, направленных на обеспечение благополучия, плодородия и т. п. — сельскохозяйственных, свадебных, календарных, медицинских (ср., например, действия левой рукой или выворачивание одежды наизнанку, наблюдаемые во всех этих обрядах). Эти обряды в основном языческого происхождения и, следовательно, также связаны генетически с культом мертвых, однако мотивированность их уже не осознается: сакральное анти-поведение вырождается в анти-поведение собственно ритуальное, когда сохраняется сама функция действий при утрате их семантики.

Перевернутость поведения может эксплицитно осознаваться и специально подчеркиваться в разного рода обрядах; тем самым подчеркивается магический смысл анти-поведения как такового. Так, например, при совершении обряда опахивания селения, направленного на изгнание эпидемической болезни, женщины и девушки, совершающие этот обряд, поют:
А где это видано,
И где это слыхано,
Чтобы девки пашню пахали,
А бабы рассевали...²
(Иванов, 1900,с. 113-114)

Равным образом при опахивании может подчеркиваться бессмысленность и невозможность всего происходящего, и в этой связи может упоминаться мотив смерти как перехода в иной мир, где все наоборот:
Вот диво, вот чудо!
Девки пашут,
Бабы песок рассевают,
Когда песок взойдет,
Тогда и смерть к нам придет. (Афанасьев, I, с. 567)

Такой же характер имеют обычаи снег полоть и воду в решете носить при гадании, которые обличались в свое время как языческое суеверие (Востоков, 1842, с. 55) и которые могут пониматься, вместе с тем, именно как ритуальная бессмыслица³; аналогичным образом при гадании могут сеять снег, пахать его и т. п. Сходный пример более или менее осмысленного анти-поведения являют, конечно, и ряженые, надевающие платье противоположного пола или выворачивающие одежду наизнанку, говорящие не своим голосом, совершающие ритуальные бесчинства и т. д. и т. п. Не случайно в сельскохозяйственных магических обрядах самые предметы употребляются не в обычном своем назначении: рогатина, пояс, топор, секира очерчивают круг, замок запирается не на двери или сундуке, а зарывается в землю, ключ опускается в реку, пищевые продукты относятся в лес, на курган, в тот день они не выдаются из дому (Елеонская, 1994, с. 154); необычность поведения при этом соответствует необычности времени и места действия (до солнца, вне двора, в лесу и т. п.). Само собой разумеется, что в генетическом, а не функциональном плане все названные действия могут иметь совершенно другую мотивировку.

Наряду с сакрализованным анти-поведением можно выделить анти-поведение символическое. Так , например, анти-поведение исключительно характерно для ритуала наказаний, и оно имеет здесь именно символические функции — постольку, поскольку наказания были направлены на публичное осмеяние (бесчестье) и в конечном счете на принудительное или разоблачительное приобщение к кромешному, перевернутому миру, который может осмысляться как потусторонний или же как бесовский; в предельном случае наказание воспринимается как символическая смерть⁴. Знаменательно, что в Древней Руси наказывали на санях. В «Молении Даниила Заточника» читаем: Дай мудрому вину, и он премудрее явится; а безумнаго, аще и кнутьем бьешь, развязавъ на санех, не отъимеши безумия его (Зарубин, 1932, с. 65); обычай бить преступника на опрокинутых санях дошел до XIX в. (см.: Евреинов, 1917, с. 18, примеч. 6). Следует полагать, что помещение на сани символизировало именно приобщение к потустороннему миру, т. е. как бы временную смерть: действительно, сани выступали как необходимая принадлежность похоронного обряда, и пребывание на санях означало близость смерти⁵.

Исключительно характерен в этом же смысле образ действия новгородского архиепископа Геннадия по отношению к еретикам в 1490 г.: как свидетельствует Иосиф Волоцкий, Геннадий распорядился посадить их на лошадей задом на перед, яко да зрятъ на западъ и уготованный имъ огнь (Иосиф Волоцкий, 1855, с. 55 - 56)⁶, в перевернутом платье, в острых берестяных шлемах, яко бесовскыя, с мочальными султанами, в венцах из сена и соломы, с надписями: Се есть сатанино воинство. Это было не столько осмеяние, сколько разоблачение еретиков — причисление их к изнаночному, бесовскому миру (Лихачев, 1973, с. 80; ср.: Лихачев и Панченко, 1976), причем Геннадий использовал для этого традиционные русские средства, хорошо знакомые зрителям по святочным и другим обрядам⁷.

Следует иметь в виду вместе с тем, что такого рода наказание отнюдь не сводится к обличению еретиков и вообще к проблемам конфессионального разномыслия. Принудительное переряживание еще относительно недавно применялось в крестьянском быту, когда, например, человека, пойманного на каком-либо грязном деле, показывали народу в вывернутом наизнанку платье, сажали на лошадь задом наперед и т. п.; точно так же парочке, уличенной в прелюбодеянии, взаимно обменивали платье (т. е. на мужчину надевали женское и наоборот) и в таком виде водили их по всем улицам города (Зеленин, III, с. 1191). Об аналогичном случае сообщал католический миссионер в Москве отец Иоанн Берула в своем донесении от 11 января 1701 г., где описывается, как монаха, уличенного в прелюбодеянии, переодели (частично) в женское платье: Один архимандрит захвачен с какою-то женщиной... Солдаты взяли его, сняли камилавку, надели на него косынку и повязку его подруги и повели чрез середину города в тюрьму, причем в народе одни смеялись, а другие вздыхали. Такие и подобные им вещи здесь не новость... (Письма иезуитов, с. 59, 258). По существу, это не что иное, как публичное обвинение в бесовстве: обрядить человека — то же, что назвать его бесом; действительно, в точности такого же рода переодевание, которое фигурирует в приведенных примерах, характерно для ряженых, сознательно принимающих бесовский облик.

Замечательно, что Иван Грозный с присущей ему кощунственной перевернутостью поведения таким же образом наказывает православных епископов, как бы представляя их в виде бесов или еретиков. Так, когда в 1570 г. царь прогневался на новгородского архиепископа Пимена Черного, с последнего были торжественно сняты принадлежности его сана и он был наряжен скоморохом: его посадили на белую кобылу, привязав к ней ногами, вручили ему волынку и бубны и в таком виде возили по городу; при этом царь грозил архиепископу, что заставит его водить медведя, как это делают скоморохи (Здравосмыслов, 1897, с. 39; Олеарий, 1906, с. 127-128). Точно также и при расправе над митрополитом Филиппом Колычевым в 1568 г. Грозный велит сорвать с него святительские одежды и посадить на вола опоко, т. е. задом на перед (Курбский, 1914, стлб. 31).

Восприятие наказания как символического (разоблачительного) приобщения к потустороннему миру определяет отношение к палачам как исполнителям соответствующих обрядов; отсюда понятна ассоциация палачей с колдунами⁸ — и тем и другим приписывается анти-поведение, и можно думать, что оно действительно было для них характерно.

Наконец, анти-поведение присуще юродивым, однако имеет в этом случае принципиально другой, так сказать дидактический, смысл. Соответственно мы можем выделить особый тип дидактического анти-поведения.

Характерный пример анти-поведения мы находим в Житии юродивого Прокопия Устюжского. Св. Прокопий, по словам агиографа, хождаше по граду во единой раздранной ветхой ризе, и тое с плеча спустя, и во единыхъ сапозехъ раздранныхъ ветхихъ и не в подошвенныхъ и почасту ходя по вся нощи ко святымъ божiмъ церквамъ, и моляшеся господеви иного же ничтоже имеаше у себе, токмо три кочерги в левой руце своей нощаше... и внегдаже убо кочерги святаго простерты главами впрямь, тогда изобилiе велiе того лета бываетъ хлебу и всяким инымъ земнымъ плодом пространство велiе являюще, а егда кочерги его бываютъ непростерты главами вверх, и тогда хлебная скудость является i инымъ всякимъ земнымъ плодомъ непространство и скудость велiа бываетъ (Житие Прокопия Устюжского, с. 57-58). Примечательно, что Прокопий носит кочерги в левой руке и приходит к церкви ночью; особенно же знаменательным представляется то обстоятельство, что три кочерги в руке Прокопия Устюжского явно коррелируют с тремя свещами (трикирием) в руке архиерея при архиерейском богослужении (ср. в этой связи соотнесение в пословицах Богу свечи и черту кочерги). Поведение Прокопия Устюжского, тем самым, предельно приближается к пародированию церковной службы и не является таковым только в силу того обстоятельства, что само понятие пародии в принципе неприложимо к характеристике юродивых. Мы видим, что образ действия юродивого внешне может быть неотличим от магического (колдовского) поведения; не случайно юродивых нередко принимали за колдунов, и только впоследствии стали считать их святыми (см., например, Житие Василия Блаженного; подобным же образом и Жанна д'Арк в глазах духовенства вела себя как ведьма).

Поведение юродивого насквозь проникнуто дидактическим содержанием и связано прежде всего с отрицанием грешного мира — мира, где нарушен порядок. Отсюда именно оправданным оказывается анти-поведение — обратное, перевернутое поведение одновременно приобщает к потустороннему миру и обличает неправду этого мира (как это характерно и для гностиков, традицию которых, возможно, продолжают юродивые, ср. о гностиках: Смит, 1970, с. 295-299); совершенно так же в распространенной фольклорной легенде ангел, оказавшись на земле, удивляет людей странными поступками — на кабак молится, а в церковь камни бросает, бранит нищего и т. п., причем объясняет свои поступки именно греховностью этого мира. Характеризуясь индивидуальными связями с Господом, юродивый как бы окружен сакральным микропространством, так сказать, плацентой святости; отсюда становится возможным поведение, которое с внешней точки зрения представляется кощунственным, но по существу таковым не является. Именно внутренняя святость юродивого и создает условия для антитетически противоположного внешнего восприятия: то обстоятельство, что юродивый находится в сакральном микропространстве, придает его поведению характер перевернутости для постороннего наблюдателя, находящегося в грешном мире. Иначе говоря, юродивый как бы вынужден вести себя перевернутым образом, его поведение оказывается дидактически противопоставленным свойствам этого мира. Характеристики анти-поведения переносятся при этом с действующего лица на зрителей, с мира потустороннего на мир посюсторонний: поведение юродивого превращает игру в реальность, демонстрируя нереальный, показной характер внешнего окружения.

Мы выделили различные типы анти-поведения — сакрализованное, символическое, дидактическое. Как видим, принципиально различные причины приводят к внешне аналогичным действиям: разнообразные виды анти-поведения совпадают в своих формах, создавая единый комплекс анти-поведения как такового. Существенно, что во всех этих случаях анти-поведение так или иначе — прямо или косвенно — оказывается обусловленным характером представления о потустороннем мире, а именно восприятием потустороннего мира как мира с перевернутыми связями (по отношению к миру посюстороннему).

Из приведенных примеров видно, что анти-поведение может иметь как окказиональный, так и внеокказиональный характер. В первом случае оно всецело обусловлено ситуацией и является — так или иначе — элементом того или иного обряда; во втором случае оно определяется прежде всего свойствами того или иного лица, выступающего вообще — вне какой-либо определенной ситуации — как более или менее постоянный носитель анти-поведения. Так , например, различие между гаданием и колдовством заключается именно в том, что в одном случае (при гадании) соответствующие действия имеют окказиональный, ситуационно обусловленный характер, тогда как в другом (в случае колдовства) они определяются исключительно свойствами действующего лица; при этом сами действия могут быть одними и теми же и мотивироваться одинаковым образом (в обоих случаях предполагается контакт с нечистой силой). Тем самым, при гадании имеет место характерное чередование поведения и анти-поведения (иначе говоря, нормативного поведения и сознательного от него отклонения), между тем как анти-поведение колдунов может иметь в принципе стабильный, постоянный характер. Подобным же образом анти-поведение в похоронном ритуале и в ритуале наказаний имеет окказиональный, обрядовый характер, и вместе с тем оно характеризует поведение могильщиков и палачей, т. е. исполнителей этих обрядов.

Итак, если в одних случаях анти-поведение характерно для определенного обряда, то в других случаях оно оказывается характерным для определенной социальной группы. Именно так обстоит дело с юродивыми или колдунами, а также с могильщиками и палачами, о которых мы упоминали в предшествующем изложении; при этом в каждом случае была продемонстрирована связь (актуальная или генетическая) поведения с характером представлений о потустороннем мире. Этому общему выводу не противоречит и рассмотрение других социальных групп, характеризующихся анти-поведением.

Так, например, эксплицитное анти-поведение, имеющее вполне осознанный характер, присуще скоморохам, что имеет, вообще говоря, весьма древние корни и находит глубокие соответствия в символике и ритуальных функциях акробатов древнего мира (см.: Деонна, 1953). Характерно, в частности, что в Древнем Египте акробаты принимали перевернутое положение — головой вниз — в похоронном ритуале, так же как и в религиозных церемониях: перевернутое положение, по-видимому, символизирует при этом именно приобщение к потустороннему миру⁹. Таким образом, поведение скоморохов генетически связано, можно думать, с сакрализованным анти-поведением; традиция анти-поведения сохраняется в данном случае при утрате культовых функций. Отсюда объясняется ассоциация скоморохов и колдунов при том, что это, вообще говоря, явления разного порядка. В Киевской Руси скоморошество может в какой-то мере ассоциироваться с византийской придворной культурой и на этом этапе, видимо, еще достаточно отчетливо отличается от языческих игрищ; тем более характерно, что в дальнейшем — с исчезновением язычества — борьба со скоморошеством ведется именно под знаком борьбы с язычеством, т. е. скоморошеству усваивается, в сущности, религиозный смысл¹⁰. Таким образом, традиционное анти-поведение скоморохов определяет восприятие их как носителей антихристианского начала, т. е. актуализацию связей со сферой сакрального.

Наконец, анти-поведение приписывается и разбойникам, и это объясняется тем, что разбойники (в особенности разбойничьи атаманы) также определенным образом ассоциировались с колдунами — в них видели именно чародеев, спознавшихся с нечистой силой¹¹; генетически это связано, по-видимому, с сакральными свойствами золота и богатства в славянском язычестве (ср. этимологическую связь слов бог и богатый), определяющими представление о магических способах обогащения (ср. такое же в точности отношение к кладоискателям и к тем, кто занимается бугрованием, т. е. раскопкой древних курганов; см.: Успенский, 1982, с. 56 и сл.; Покровский, 1979)¹². Показательно, что патриарх Никон запретил исповедовать и причащать разбойников, явно относясь к ним как к колдунам, т. е. разбойники, как и колдуны, обречены были на смерть без покаяния (Ундольский, 1982, с. 209). Несомненно, и сами разбойники находились в кругу тех же представлений, и их образ действий может представлять собой вполне осознанное и нарочитое анти-поведение. Так, Степан Разин, демонстративно отказываясь от церковной обрядности, заставлял венчающихся с пляской обходить вокруг дерева, т. е. по существу возрождал соответствующий языческий обряд и, вместе с тем, в прелестной грамоте казанским татарам упоминал бога и пророка, т. е. Аллаха и Магомета; Пугачев входил в церковь в шапке и садился на престол в алтаре (Смирнов и др., 1966, с. 314; Крылов, 1942, с. 9; Пугачевщина, III, с. 214, 334; Чистов, 1967, с. 171). Для типологических аналогий любопытно отметить, что в Западной Европе бунтовщики нередко переодевались в женское платье, как бы демонстрируя тем самым решительный отказ подчиняться существующим порядкам (Дейвис, 1975, с. 147-149 и сл.): вообще бунт против порядков этого мира естественно стимулирует и санкционирует анти-поведение, т. е. закономерно облекается в соответствующие формы; существенно вместе с тем, что в России поведение разбойников особенно отмечено в религиозном отношении — как поведение кощунственное. Итак, поведение разбойников предстает в некотором смысле как сакрализованное, магическое анти-поведение. Мы видим, что во всех случаях анти-поведение так или иначе связано с темой сакрального — постольку, поскольку понятие сакрального определяется, в свою очередь, представлением о потустороннем мире.

Источник: Успенский Б. А. Избранные труды. Т.I. Семиотика истории. Семиотика культуры. Изд. 2-е. — Москва: Школа "Языки Русской Культуры", 1996. С.608. ISBN 5-88766-007-4, Стр. 460-476.