Прежде чем говорить о «последнем сказании» Льва Александровича Тихомирова — эсхатологической фантазии «В последние дни», впервые опубликованной в этом изборнике, несколько слов скажем о его названии.

Оно взято из здесь же опубликованной статьи. Уже в одном этом виден вкус составителя, не пытающегося заслонить собой издаваемого мыслителя, но, напротив, сразу же передающего ему слово. Тем самым ставящего и себя на действительно достойное место.

Опасаясь подозрений в предвзятости к другому современному издателю Тихомирова, М.Б. Смолину, скажем, что два сборника тихомировских статей, названных в духе злободневных политических памфлетов: «Критика демократии», «Апология веры и монархии», в свою очередь зримо свидетельствуют, что наследие Тихомирова это не архивная пыль. И стать таковой ему уже более не грозит. Возможно, никогда и не грозило — случайность ли, что отклик советского журнала на смерть Тихомирова: «Умер никому не нужный» в том же 1923 году в зазеркалье русской эмиграции отозвался первым, мюнхенским переизданием труда его жизни — «Монархической государственности».

Жаль лишь, что, как это часто случается, в связи с выходом сборников примерно в одно время, примерно на 30% опубликованное Сергеем Сергеевым пересекается с опубликованным Михаилом Смолиным. Жаль, поскольку публицистическое наследие Тихомирова могло бы составить еще не один и ни два сборника републикаций.

И тем не менее через указанные две уже достаточно сложившиеся традиции современного издания, а значит, и прочтения, Тихомирова ясно выразились те два основные пласта, которые несомненно присутствуют в самом наследии. Подразумеваем, во-первых, тихомировскую позитивную, теоретическую работу («критика» и «апология»), а во-вторых, его «отрицательный» жизненный опыт, всегда свидетельствовавший «от противного». Его необычайный апокалиптический или даже апофатический слух.

В этом смысле подход Сергеева нам кажется к истине ближе. Ибо всякая схема и теорема в конце концов может лишь оттенять и подчеркивать богатство и не одномерность того или иного мыслителя, жизненный путь которого всегда значительнее любой теории. Стоит, правда, заметить, что Сергеев только встал на этот путь.

Что же касается справочного аппарата, то академический уровень советской историографии Тихомирова и в данном издании опять не был превзойден. Сравнение, например, с изданными в 1927 году Центрархивом классическими «Воспоминаниями Льва Тихомирова» — лишнее свидетельство того, что в советское время интерес, пусть и к ренегату, был. Хотя и подспуден. А уже в 60-70-е интерес этот перешагнул стены спецхранов, и одной своей частию (отрицательной) наследие Тихомирова даже вошло в резонанс с настроениями тогдашней эзотеры, во всю готовившей всеобщее ренегатство по отношению к самому передовому социалистическому строительству.

Обидны некоторые опечатки. Так, известный адресат К.Н. Леонтьева Т.И. Филиппов, тот самый, с которым Римский-Корсаков будет впоследствии собирать русские песни, положенные в основу музыкального строя «Сказания о невидимом Граде-Китеже», в результате одной из опечаток получил на стр. 608 несвойственное ему имя — Терентий. За настоящее же имя Тертий, исходя из логики данной рецензии, хотелось бы вступиться. Ибо достаточно этому имени, видимо, посвящено было острот внутри того «маленького круга националистов», что зарождался в 1880-е в разговорах на знаменитых «леонтьевских пнях» в Кудиново, в Оптине.

Один анекдот в своих воспоминаниях приводит сам Тихомиров:

«...приехал Филиппов и, не застав Леонтьева дома, отправился в гостиницу, приказав лакею: "Скажи барину, что Тертий приехал". Слуга переврал поручение и доложил Леонтьеву: "Заходил тут один господин и велел сказать, что черти приехали". Леонтьев рассмеялся: "Черти приехали? Где же они остановились?"» Посудите сами — можно ли после этого жертвовать именем Тертий?

Но уж чего никак нельзя обойти вниманием, так это совершенно, на наш взгляд, напрасного поименования Тихомирова «традиционалистом». Хотя бы и с прилагательным «творческий», в смысле тихомировского героического противостояния консерваторам и монархистам «нетворческим».

Все это, конечно так. Противостоял. Однако хочется возразить — неужели не в силу более серьезных причин консерваторы потерпели и терпят поражение? Неужели от того лишь, что, как утверждает Сергеев, «величают они себя так уныло» — «консерваторы» (уныние действительно один из смертных грехов)?

К прилагательному мы непременно вернемся, а пока скажем, что той излишней бодрости, которую пытается нагнести Сергеев, сопротивляется сам материал. Им самим данное сборнику тихомировское название: «Христианство и политика». Ибо число два, как утверждают все, столь милые сердцу составителя традиционалисты, свидетельствует о наличие более или менее серьезной проблемы, противостояния. И уж совсем преувеличенным можно назвать следующее патетическое высказывание Сергеева о «Монархической государственности» в предисловии к пятому ее переизданию (М., 1998, заметим, первый перевод на советскую орфографию, т.н. «мануйлицу»):

«Ну, а если Господь явит чудо и укажет воцерковленному народу Православного Государя, то лучшей настольной книги, чем «Монархическая государственность», Царю Всея Руси и посоветовать нельзя...» (С. 18).

Сомнительно крайне. Ибо мало того, что Тихомиров о скором восстановлении монархии и мечтать не мечтал. Даже в последней своей (в 1998 году изданной журналом «Москва») работе «Религиозно-философские основы истории» (С. 583) он придерживается предположения, что восстановителем традиционной государственности, сиречь монархии, будет лишь поминаемый Львом Александровичем почему-то всегда с прописной буквы Антихрист.

В этом отсутствии оптимизма позиция «монархиста от Фиатиры» — как окрестил Тихомирова символист Андрей Белый — весьма особна в ряду предсказаний и мнений о Последнем Царе других классиков «обновленного монархического правосознания». Как говорится, «без стаи». Даже непонятно, за что же Тихомирова так полюбили современные квазиортодоксы от журнала «Москва»? Может быть, они не читали Тихомирова?

Впрочем, даже такой действительный первооткрыватель Тихомирова как В. Карпец не оговорился, связав эти предания с тихомировской темой Филадельфийской Церкви (см. №1 г. «Путь» за 1994 г.). А в тихомировской эсхатологической фантазии «В последние дни» мы не находим не то что Православного Царства, но даже и России, как самостоятельной активной величины...

Так-таки и хочется, говоря о Тихомирове, спросить вслед за Вольтером, зорким-с глазом врага подметившим да и прямо указавшим на неискренность энтузиазма многочисленных лжепочитателей Данте:

«Итальянцы называют его божественным, но в таком случае он — неведомое божество. Его известность (sa reputation) будет распространяться все более, п.ч. по настоящему его никто не читает. Есть у него два десятка мест, которые каждый знает наизусть, и этого достаточно, чтобы избавить себя от труда читать остальное».

К слову же «традиционалист» мы столь придирчивы потому, что оно несет совсем не традиционный смысл сейчас, обозначая вполне определившуюся уже и достаточно сложившуюся «партию», выпускающую свои толстенные «кирпичи» и содержащую массу сайтов. Причем нынешние т.н. «традиционалисты» это, в отличие от «итальянцев», как раз те, кто не боятся читать у Тихомирова и «остальное».

Возможно (мы этого совсем не исключаем), отнесение подобного к Тихомирову было подсознательно продиктовано составителю в пылу полемики с указанными «традиционалистами», все отчетливее собирающимися вокруг А.Дугина и таких эзо-журналов как «Милый Ангел», «Элементы», «Волшебная гора». И, продолжая психоанализ, не было ли это слово вызвано желанием оправдать Тихомирова перед пока еще «непроявленной» в печати критикой «справа». Именно в этой критике помянутое прилагательное «творческий» может получить вряд ли подразумевавшийся С.М. Сергеевым призвук. Впрочем, если для кого и окажется тихомировский «креационизм» опасным, то отнюдь не для современных «традиционалистов», в основном болеющих противоположными болезнями и имеющих другие дурные наклонности.

Не вдаваясь в специальное, хотя давно назревшее рассмотрение этого достаточно пестрого течения современной мысли, сразу же оговоримся. Интересует нас лишь «православное» его крыло, ибо, считаем мы, традиционалисту, если выражаться в его же собственных понятиях, чтобы иметь отношение к реальной православной традиции должно (пускай «инициатически») умереть прежде как «традиционалисту». Впрочем, именно это православные традиционалисты обыкновенно в каждой своей публикации в указанных журналах и делают. А потому все упреки с этой стороны по отношению к Тихомирову могут быть нами выслушаны в очень и очень поограниченной форме. Ведь, в отличие от пока только декларирующих свою приверженность родимой православной традиции, Лев Александрович в 1888 г., 36-ти (а умер он 72-х) лет от роду, в возрасте «акме», подобно Данте (или Сухраварди?), «земную жизнь пройдя до половины» и оказавшись в Европе, действительно «перестал быть революционером».

А нужно ли говорить, что до 1888-го это был типичнейший представитель «антитрадиции», во всем ее если и не достаточно гностическом и манихейском, то уж вполне «нетовском» противостоянии миру гоголевской бесовщины и лермонтовских мундиров голубых. Чего стоят одни революционные клички его, тогда вождя террористической организации выступавшей от имени «Народной Воли», с двойным — для «внутренних» и для «внешних», — разработанным именно им, уставом! Ведь если сам он тогда в легальных журналах подписывался Иваном Кольцовым или Иваном (не путать с Платоном) Каратаевым, или одними инициалами, то зловещим предостережением веяло от всегда холодного анализа его И.К. (Исполнительный Комитет). Музыкой неумолимого приговора звучала тогда всегда невеселая тихомировская логика. Да, кстати, и клички от товарищей он получал небезлюбопытные: Затворник Шамбори... Старик... Тигрыч... Не правда ли, кого-то необычайно знакомого каждому традиционалисту с раннего детства соратники звали очень похоже?

И уж если без ритуала приклеивания мыслителю какого-нибудь живописного ярлыка никак нельзя, то почему бы не назвать Тихомирова после 1888 г. традиционно — реакционер. Православный реакционер (слово консерватор по отношению к себе Тихомиров действительно оспаривал неоднократно). И хотя прозвища реакционер он почему-то столь же целомудренно стеснялся, со страниц рецензируемого сборника Тихомиров-публицист — предельно метко и четко, а главное, тогда еще своевременно реагировавший на любое дуновение духа времени, на каждое выступление многоликого противника — предстает перед нами реакционером. Или, согласно синонимам из словаря В. Даля, человеком реактивной энергии, реагентом (знаменитая тихомировская рефлексия).

Чтобы убедиться во всем этом, достаточно — особенно современному «традиционалисту» — перечесть хотя бы статью «Духовенство и общество в современном религиозном движении», написанную в пику визионеру Владимиру С. Соловьеву. Очень, очень бы интересно было послушать отзыв.

Не настаивая сверх меры на термине «реакционер», мы только еще раз повторим — лишние слова неизбежно приводят за собой ненужное, постороннее содержание. Не об этом ли Тихомиров 14 ноября 1914 года записывал в дневнике:

«Замечательно, как еретики отняли у христиан термин гнозис! Это сходно с тем, как они теперь отобрали термин теософия, как Владимир Соловьев тщетно пытался не уступать им, сходно со стараниями Климента держать «гнозис» за христианами. А может быть, это и к лучшему. Характеристика христианства вовсе не в знании (гнозисе) и не богомудровании, а в жизни с Богом во Христе. Ни гнозис ни теософия не выражают сущности христианства» (ГАРФ ф. 634, оп. 1, д. 23. — Лл. 219об-220).

А потому, не проводя, конечно, параллелей (=) между оными еретиками и постоянно оговаривающимися «традиционалистами» покаемся и сами, что несколько увлеклись. Ибо полезнее, наверное, не до хрипоты выяснять был или не был Тихомиров или кто-либо другой традиционалистом, но обстоятельно, по-тихомировски хладно, исследовать, насколько его наследие в русле узкого пути той конкретной живой традиции, причастность к коей он в последний период жизни исповедовал.

Как и всякий общественный деятель подобного калибра, Тихомиров всегда форсировал события, пробегая их историческую логику до последних выводов в собственной жизни (уже упоминавшаяся тихомировская дедукция). Неудивительно, если сегодня мы на его пути столкнемся с его последователями.

8 марта 1917 г. Тихомиров связал свое имя с признанием Временного правительства, за что тут же получил от газетчиков прозвище «двойной ренегат».

При такой перспективе чтение Тихомирова становится еще менее оптимистичным, еще более страшным. Мы хотим сказать — чтение отреченной книги жизни Льва Тихомирова должно стать предельно внимательным. Несомненное подспорие чему данное издание.

А составителю и издателям хочется пожелать удачи в заявленном ими проекте издания дневников и переписки Тихомирова. Безусловная важность скорейшего издания погодных записей «народовольца-монархиста» ясна хотя бы из того, что врагами называемый флюгером, последователями зеркалом, Тихомиров на самом деле был настоящим барометром политического давления в России 1870-1920-х гг.

Пока же перед нами летопись последних дней человеческой истории как их дано было увидеть Льву Тихомирову. Эсхатологическая фантазия, о которой можно с известной долей иронии сказать, что это как бы новоизобретенный «второй извод», «пространная редакция» «Краткой повести об Антихристе» не к ночи помянутого визионера. Те же герои. Отчасти и — имена.

Однако об иронии можно говорить лишь в античном смысле этого слова, ибо для традиционного сознания никакого криминала в том нет. Ведь речь и должна идти прежде всего не об оригинальности, и даже не об авторстве — вопрос об авторстве идей очень и очень спорен — а о важности Предмета, верности Преданию.

Все это многословная и в общем-то, наверное, не нужная присказка, а сказка коротка.

Занимаясь наследием Тихомирова, нам, естественно, пришлось задуматься, почему у А.Г. Дугина, весьма и весьма корректного во всем, что касается его идейных предшественников и учителей, совершенно отсутствуют упоминания этого имени. И дело не в том, что концепция Евразии, была достаточно отчетливо сформулирована последним (см. статьи о Дальнем Востоке рецензируемого сборника), и даже не в том, что третий путь, о котором идет речь чуть ли не на каждой странице современных традиционалистских текстов, у Тихомирова начался, после того как, отрекшись в 1888 году от революции, он в марте 1917-го по сути отрекся и от монархии.

Важно, что все это закономерно. Такова жизненная траектория ренегатов, во всей двусмысленности этого термина.

Кто такой ренегат? Отрекшийся. Термин позднелатинский, поэтому — отрекшийся от католичества (ярчайший пример Р. Генон). Или — отрекшийся от отрекшегося от полноты Православия Запада? Как иначе объяснить парадокс, что большинство базовых традиционалистских текстов, это тексты западных авторов.

Согласно написанному в 1919-1920 годах «последнему сказанию» Тихомирова, Антихристу рука об руку с оружием в руках противостают православные, мусульмане и даже тамплиеры. И... гибнут.

Тихомирова можно назвать традиционалистом только в том смысле, в каком всех традиционалистов следует называть их истинным именем — ренегаты.